Во дворце Румянцевых и Паскевичей работает выставка «829 дней». Именно столько длилась гитлеровская оккупация Гомеля, 75-летие освобождения которого мы будем отмечать 26 ноября. В основе экспозиции — документы, кино- и фотоматериалы из фондов музея и частных коллекций. И всё-таки лучше всего о тех трагических годах могут рассказать живые свидетели, пережившие все ужасы фашистского «нового порядка» и чудом выжившие в самых казалось бы невыносимых условиях. Одна из них — гомельчанка Инна Петровна Яковлева, малолетняя узница нацизма. В октябре 1943 года она восьмилетней девчонкой вместе со всей семьёй была угнана в фашистское рабство, где провела без малого два года. Вместе с ней и научным сотрудником Гомельского дворцово-паркового ансамбля Ольгой Шурпач «Советский район» посмотрел новую экспозицию.
ВОЙНА. НАЧАЛО
— Для удобства восприятия наша выставка поделена на смысловые блоки, поясняет Ольга Шурпач. — Начинается она тем страшным днём 20 августа, когда передовые части вермахта вошли в оставленный нашими войсками Гомель. Хотя в экспозиции есть и фотографии города, сделанные буквально за несколько дней до печального события. Многие фото широкой публике представляются впервые.
Центральное место в этом блоке занимает копия немецкой карты аэрофотосъёмки, где обозначен район города, который подлежал практически полному уничтожению с воздуха. В основном это центр с железнодорожным вокзалом и дворцом, в котором мы сейчас находимся. Правда, главной целью немцев был не сам дворец, а переправы через Сож, по которым город покидали отступающие советские войска и беженцы.
Вспоминает Инна Яковлева:
— В 1941 году мне было всего шесть лет. Мы, набегавшись на улице, уже собирались обедать, как мама сказала, что началась война с немцами. Выступление Молотова по радио слышала. Но мне почему-то на всю жизнь запомнился голос Левитана, который позже повторял это сообщение несколько раз в течение дня 22 июня.
Папу сразу призвали в армию, а мы остались. Жили тогда недалеко от вокзала. Когда начались немецкие авианалёты, многие стали покидать свои дома и квартиры. Поначалу нам, детворе, интересно было смотреть на маленькие точки в небе. Но когда сверху посыпались бомбы, всё вокруг стало взрываться, гореть и рушиться, испугались даже самые смелые. Бомбили немцы Гомель практически ежедневно, иногда по нескольку раз в день. И всё наш привокзальный район. Тогда мама и приняла решение от греха подальше увезти нас к брату в деревню Новые Дятловичи.
Вскоре мы узнали, что в Гомеле эвакуируют на восток мирных жителей. Вернулись в город, попробовали пробиться в вагон с беженцами… Но куда там! Брат мой младший в это время как раз корью заболел, и нас даже к эшелону не подпустили. Пришлось возвращаться в деревню. Но прожили там недолго, ранней осенью уже вернулись в город. Правда, дом наш разбомбили, поэтому жить мы стали на нынешней улице Чехова. То ли у знакомых, то ли у дальних родственников.
После прихода немцев уклад жизни горожан полностью изменился. Город оказался в глубоком немецком тылу. Поэтому здесь было расположено множество органов власти, созданных захватчиками. От биржи труда и комендатуры до гестапо. Ольга Шурпач демонстрирует карту тогдашнего Гомеля, на которой специальными значками обозначены все объекты. Среди них немало поистине зловещих: например, десять мест, где фашисты массово казнили ни в чём не повинных гомельчан. Это районы нынешнего Лещинца, Солнечной, Давыдовки, окраина Новобелицы. Отмечены здесь и три существовавших в Гомеле еврейских гетто, в основном в районе Монастырька. Правда, уточняет экскурсовод, на самом деле их было четыре. Одно гетто располагалось в Новобелице, но где конкретно, установить пока не удаётся. По сути, гетто одновременно являлись всё теми же местами массовых казней. За два года оккупации фашисты уничтожили в них более четырёх тысяч евреев. В основном детей, женщин, стариков. Всего же по данным чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений фашизма, которая действовала в Гомеле сразу после его освобождения, немцы расстреляли, повесили, сожгли заживо почти 30 тысяч гомельчан из числа мирного населения.
Практически сразу после оккупации в Гомеле появился и печально известный пересыльный лагерь Дулаг-121, располагавшийся на месте нынешней площади Восстания. В фондах есть воспоминания Павла Губина, одного из немногих советских военнопленных, выживших в этом аду. После войны он написал показания-воспоминания об этом страшном месте, даже по памяти составил план лагеря. Который тоже представлен в экспозиции. Отмечены места, где хоронили красноармейцев, умерших от холода и голода, болезней, замученных и расстрелянных фашистами. Как уверяют исследователи, по самым приблизительным подсчётам за годы войны в Дулаге-121 погибло более 100 тысяч человек. По словам оставшихся в живых свидетелей, были периоды, когда в день приходилось хоронить по 200, а то и 300 человек.
Вспоминает Инна Яковлева:
— Немцев я впервые увидела, ещё находясь в Новых Дятловичах. На первый взгляд, люди как люди, некоторые нам даже улыбались, руками махали. А потом подожгли хлебное поле у деревни. Какая-то колхозница не выдержала, бросилась к одному из них. Мол, что ж вы творите, это же хлеб! А он глянул сквозь неё, поднял автомат и полоснул очередью… Вот тогда многие поняли, что за цивилизованные «гости» к нам пожаловали.
Хотя в первые дни оккупации немцы вели себя довольно сдержанно, даже снисходительно. Дескать, чего их, этих русских, бояться. Мы с друзьями часто бегали к концлагерю, что посреди города был. Хлеб пленным носили, одежду тёплую. В один из таких визитов нас и увидел папа, который тоже в Дулаге-121 находился. Мама собрала, что могла, договорилась с конвоирами и каким-то чудом «выкупила» его. Папа был неплохим механиком, часы умел ремонтировать. Тем и жили. К нему много людей обращалось, даже немцы. Расплачивались чаще продуктами, но иногда и марками, и советскими рублями, даже карбованцами украинскими.
А вот евреев и коммунистов оккупанты не жаловали с самого начала. Рядом с нами по соседству жили две сестры-еврейки. Их выдал полицай, который проживал во второй половине нашего дома. Девушек увели, и больше мы их никогда не видели.
Отношение к местному населению у немцев изменилось после того, как они под Москвой поражение потерпели. И чем хуже шли их дела на фронте, тем безжалостнее становилось отношение к местному населению. Даже детей не жалели.
Помню, как-то играли мы во дворе. Вдруг вбегают мама с бабушкой, хватают меня, сестру и брата и в огород волокут. Там разбрасывают бурт заготовленной на зиму картошки, кладут нас вместо неё, накрывают какими-то досками и снова засыпают картошкой. При этом строго-настрого наказывают быть тише воды, ниже травы. Через какое-то время слышим голоса рядом, мужской и женский. А брату маленькому невмоготу, вот-вот заревёт. Так мы ему рот какой-то тряпкой зажали и лежим, не дышим. Вскоре нас мама «освободила». Оказалось, кто-то из соседей предупредил её, что немцы вместе с полицаями отлавливают по городу малых детей. Зачем — никто не знал. Вот мама и спрятала нас от греха подальше. И вовремя, потому что сосед-полицай за нами приходил. Но мама сказала, что отправила нас в деревню. После этого несколько дней из дому на улицу носа не казали, пока всё не утихло.
ПОДПОЛЬЕ И НЕМЕЦКОЕ РАБСТВО
Следующий блок экспозиции рассказывает о борьбе, которую с первых дней развернули в Гомеле патриоты-подпольщики. Многие знают об их героических подвигах: взрыве дома, где шло собрание гитлеровских офицеров, подрыве электростанции, диверсиях на железной дороге и в железнодорожных мастерских. Но самой главной своей задачей подпольщики считали антифашистскую агитацию и пропаганду среди населения, донесения до него истинного положения дел на фронтах.
— Ведь в оккупации самое страшное — неизвестность, — поясняет работник музея. — Немцы же тоже в шапку не дремали, старались убедить местное население, что они пришли всерьёз и надолго. Врали, что и Москву уже взяли, что Красная армия полностью разгромлена, а Сталин и всё советское руководство за Урал сбежало. С позиций сегодняшнего дня даже трудно представить тот информационный вакуум, в котором оказались люди, оставшиеся на оккупированной территории. По большому счёту, не верить фашистской пропаганде у населения причин не было. Ведь один миф советской пропаганды захватчики уже развеяли. О том, что Красная армия быстро разобьёт любого врага на его же территории. А немцы за три месяца с боями от Белостока почти до Москвы дошли.
Вспоминает Инна Яковлева:
— Папа, когда из лагеря вернулся, тоже иногда недобрым словом о советской власти отзывался. Вот, мол, драпанули, а народу что делать? Куда ни глянь — всюду немцы со своими порядками. За нарушение которых одно наказание — расстрел. Так что выживали, кто как мог. И семьи ведь кормить надо было, и детей растить, и за стариками ухаживать. Не ложиться же живыми в могилу. Поэтому отец мой и немцам часы чинил, и с полицаем-соседом в неплохих отношениях был. Только не спасло нас это от немецкой каторги…
Когда в городе стали листовки появляться, где говорилось, что немцев от Москвы отогнали и Красная армия наступает, настроение у народа поменялось. Уже тогда многие стали верить, что наши вернутся. Папа тоже приободрился. И не только он. Со временем люди поняли, что если немцы и полицаи лютовать начинают, значит, дела их на фронте — швах! А лютовали они всё чаще.
Осенью 1943 года из листовок подпольщиков мы уже знали, что, разбив немцев под Курском, наши войска освобождают один город за другим. И фронт всё ближе к Гомелю подбирается. Вскоре опять начались бомбардировки. На этот раз город «утюжили» уже самолёты с красными звёздами на крыльях.
В один из октябрьских дней к нам в дом ворвались немцы и приказали собираться. Брать разрешили только самые нужные вещи. Сгрузили мы их на самодельные салазки, вышли на улицу, а там народу — как на демонстрации. Выгоняли всех. Когда пригнали в центр города, мужчин отвели в одну сторону, женщин и детей — в другую. Так мы расстались с отцом, с которым встретились уже после войны.
Нашу колонну, которая по пути всё пополнялась новыми людьми, повели в сторону Речицы. Идти по размытой осенними дождями дороге, да ещё тащить за собой санки с вещами было неимоверно трудно. Но отставать было нельзя. Всех, кто не мог идти, конвоиры пристреливали на месте. Вместе с нами по дороге двигались отступавшие немецкие части. Мы сначала понять не могли, с чего это они на машинах, а плетутся вместе с нами вперемежку. Всё стало ясно, когда над дорогой появилось несколько наших самолётов. Они снизились низко-низко, пару раз прошли буквально над нашими головами. А потом набрали высоту и улетели. Не решились наши лётчики своих бомбить, а немцы этим пользовались…
Вспоминая тот скорбный путь, Инна Петровна и сейчас не сдерживает слёз. Ведь несколько раз она, совсем девчонка, оказывалась на волосок от гибели, пока добралась до Германии. Где на протяжении почти двух лет батрачила вместе с мамой, братом и сестрой на зажиточного немецкого крестьянина. Который относился к русским рабам ХХ века довольно сносно, даже сочувственно. Что до сих пор не даёт ей покоя. Потому что Инна Петровна всё не найдёт ответа на вопрос: как могут одни и те же люди быть сочувственными и даже добрыми, а, надев солдатскую шинель, тут же превращаются в зверей в человеческом обличье? Пока ответ только один: это самый обыкновенный фашизм.
