Такой же порой, в сентябре, уже ходили в школу, мы приехали всей семьей в деревню. Картошка выкопана, дрова попилены и сложены, свободного времени хватает. Летела паутина, светило яркое солнце, даже птицы чирикали, радуясь короткому теплу. Отец, может, ему одному было скучно, позвал меня с собой по грибы.
Мы взяли старые ножики и отправились. Ходили–бродили, негромко разговаривали. Грибов что–то почти не было, и я устал, принялся ныть, что пора домой, что хочу есть, пить и все такое прочее. А отец все надеялся найти грибное место и вел дальше и дальше. Когда же он понял, что я не хочу и совсем не верю в удачу, остановился, закурил и таинственным голосом важно так произнес, что есть в лесу одно удивительное место. Чудесное и невероятное, но идти туда далековато — пару километров. «Опять грибы искать?» — закапризничал я. В конце концов он меня заинтриговал, уж и не помню чем.
Мы прошли какие–то лесные кордоны, потом лощину с водой. Мои ноги стали мокрыми, в кедах хлюпало, а настроение совсем испортилось, но я же пообещал, что ныть не буду. Долго пробирались через кусты, где попали на большие и червивые боровики. Вышли в березняк, а потом в большой лес, который назывался «Старая сосна». Все деревья здесь были с подсочкой, и пахло там смолой — живицей. Я даже пальцы той смолой вымазал, и они стали липкими и черными. Под соснами лежал зелеными волнами мох, а на нем росла крупная и сладкая черника. Ягоды сами падали в ладонь, стоило тронуть кустик. Я все время у отца спрашивал: а скоро ли, а далеко еще? Он отвечал сердито, что уже скоро.
Мы оказались на поляне. Отец снял кепку и сказал: «Вот — смотри!» Я оторопел. Посреди поляны стояло большое–пребольшое дерево. Таких я не видел никогда, ни до, ни после. Это была высокая и могучая сосна. Ее нижние ветки начинались там, где качались вершины других деревьев. Я закричал и побежал к дереву–великану, забыв свое ведерко с грибами и ножик. Можете представить, какое это дерево, если пацаненок забывает ножик.
Спугнул белку. К сосне мы мчались наперегонки. Белка меня опередила и побежала вверх, а я, задрав голову, смотрел, как она исчезает в небе. Мы с отцом обхватить сосну не смогли. Я ходил вокруг нее и восхищался, мечтая взобраться. Она мне казалась выше, чем гомельская телебашня, выше кирпичных труб стеклозавода. Помню, как я спросил: «А Гомель я с этой сосны увижу, если залезу на самый верх?» «Увидишь!» — невозмутимо ответил отец, хотя до Гомеля было 40 километров.
Он присел на сухие иголки и шишки, прислонясь спиной к сосне, а я топтался вокруг и мечтал, что когда подрасту, заберусь на это великое дерево, к облакам и птицам, к белке и солнцу...
— А сколько ей лет?
— Ой не знаю... Думаю, 500, а может, и того больше, — ласково ответил отец. — Нас не будет, а она будет себе расти.
Эти слова про смерть немного меня расстроили, но я про них забыл. Под ноги упала шишка, и я принялся искать взглядом белку. Не нашел.
Когда вернулись в деревню, я сразу похвалился деду, что мы видели большую сосну. Дед побурчал на своего сына, что так далеко меня завел... Подумал и сказал, что эта сосна — мать–дерево, от нее начался наш лес. И когда он был ребенком, то она была такой же большой...
Пройдет еще лет 12, и я захочу дерево–мать сфотографировать. Но не смогу. Двоюродный брат расскажет, что в сосну–великаншу ударила молния, она раскололась, упала, а потом ее спилили.
Я часто думаю про ту сосну. Вижу себя ребенком, молодого отца, деда и слышу, как шумит в небе ветер, перебирая иголки.
Комментарии (0)