Внешне они, конечно, не очень-то напоминают живописный павильон-ротонду в районе Монпарнаса. Но, подобно знаменитому парижскому «Улью» начала XX столетия, две четырехэтажки-сталинки довоенной постройки в середине минувшего века стали своего рода коммуной, или резиденцией, для плеяды талантливых белорусских художников, скульпторов, писателей, архитекторов, представителей других важных и уважаемых профессий
Кто-то из них уже тогда считался или вскоре был признан гордостью отечественной культуры, позднее большинство сменило адрес, многих уже нет с нами… Сегодня о замечательных жильцах домов, теперь по адресу: улица Якуба Коласа, 25, корпус 1, и 27, корпус 1, рассказывают их родные и близкие.
Актеры в «коммерке», кино на простыне
Идея собрать, что называется, под одной крышей после освобождения Минска от оккупантов видных деятелей искусства, культуры, науки принадлежала первому секретарю ЦК Белоруссии П. К. Пономаренко. Республику поднимали из пепла, и роль интеллигенции в этом деле, по мнению ее руководителя, недооценивать было нельзя. Многие успели поработать под началом Пантелеймона Кондратьевича в Центральном штабе партизанского движения, кого-то отзывали с фронта, но так или иначе на исходе войны они праздновали новоселье.
— Мы вернулись в столицу и поселились в одном из двух жилых домов на Логойском тракте, уцелевших во время бомбежек города, в конце 1944 года, — рассказывает сын народного художника БССР Евгения Зайцева, известный оператор и режиссер Дмитрий Зайцев. — В нашем здании находился коммерческий магазин, и потому его вместе с окрестностями называли в народе «коммерка».
Я был тогда совсем еще мальчишкой. Когда началась война, батька ушел на фронт, а мы с матерью, старшим братом и бабушкой бросились бежать из горящего Минска. Успели дойти до Смоленска и застряли в деревне Калышки, где потом в 1944 году нас и отыскал отец.
Нашу семью поселили на третьем этаже, на одной лестничной площадке с писателем Ильей Гурским, в честь которого сейчас названа одна из улиц нашего города. Его сын Леонид ныне профессор, доктор технических наук, лауреат Государственной премии, член-корреспондент Национальной академии наук.
В нашем подъезде жили авторы белорусского гимна композитор Нестор Соколовский и сочинивший к мелодии текст «Мы, беларусы» писатель, поэт, драматург Михась Климкович, скульптор Алексей Глебов с сыновьями Костей и Алесем. С последним мы дружим и встречаемся до сих пор.
В доме прописались и несколько известных художников. К примеру, Софья Ли со своим сыном — молодым военным летчиком, воевавшим в Корее, Павел Гавриленко с женой, на какое-то время приютившие Михаила Савицкого. Будущий создатель цикла картин «Цифры на сердце» приехал в Минск после пребывания в концлагере и службы в армии и выглядел человеком, многое пережившим и повидавшим. Он поступил в художественное училище, а позже получил квартиру в другом доме и переехал, но нам, мальчишкам, успел понравиться и запомниться.
Жили в нашем доме также киноактер Юрий Дедович, артисты театра имени Я. Купалы Эдуард Шапко и Всеволод Былинский с дочкой Людмилой, ставшей потом актрисой театра имени М. Горького, а тогда просто очень красивой девочкой. Все мальчишки заглядывались на нее. А вообще, конечно, послевоенная наша жизнь в основном проходила в играх, посвященных войне.
Недалеко от нас стояла воинская часть. Солдаты по вечерам натягивали на двух столбах белую простыню и крутили трофейные фильмы. Мы усаживались на кирпичи и тоже смотрели их. Любили гонять в футбол. Кроме того, вокруг валялось настоящее оружие, и заманчивая возможность стрелять и развлекаться иногда заканчивалась для кого-то весьма плачевно.
Стреляли, взрывали, пугали «Черной кошкой»
— Многие дети занимались музыкой, — продолжает Дмитрий Зайцев. — Я тоже учился поначалу — заставляли родители, но потом в драке повредил пальцы и бросил. Мама Галина Изергина вместе с отцом окончила ленинградскую Академию художеств и преподавала в Минском художественном училище. Она ездила на пейзажи в район деревни Раубичи и всегда брала меня с собой.
Вокруг наших домов были лагеря с пленными немцами, отстраивавшими разрушенный Минск. Мы у них на хлеб и картофель выменивали игрушки, которые они мастерили для нас. Всех пугали, что в городе якобы орудует банда «Черная кошка». Однажды у нашего соседа, вроде бы видного военного, украли большой сундук с вещами, привезенными из Германии. Причем произошло это днем — зашли, пригрозили оружием и вынесли сундук, поскольку дома оставалась только беззащитная старая бабушка. В столице очень часто стреляли и что-то взрывали.
Первое время отопления у нас не было, и отец смастерил буржуйку — печку из металлической бочки. Труба от нее тянулась через всю комнату и выходила на улицу через форточку. В 1946-м стали привозить торф и топить котельную в подвале дома, где частенько собирались мальчишки. Буржуйку мы выбросили. А через много лет, уже закончив ВГИК, я снял целый эпизод в этой котельной для художественного фильма «Иван Макарович».
В соседнем доме, понятное дело, проживали такие же уважаемые люди. Герой войны, генерал-майор, начальник ПВО города Владимир Мартынюк оказался еще и отцом-героем — имел четырех сыновей. Один из них, Леонид, стал впоследствии известным кинорежиссером, снявшим «Большой трамплин», «Западню» и другие фильмы, а Михаил — главным геологом Хабаровского края.
Сыновья автора пьесы «Нестерка» писателя Виталия Вольского Артур и Гарольд тоже внесли свой вклад в белорусскую культуру. Впрочем, младший из них, думаю, лучше расскажет об этом сам.
…Известный белорусский писатель и драматург Виталий Вольский во время войны работал в Совинформбюро, активно сотрудничал с журналом «Беларусь», сатирическим изданием «Раздавим фашистскую гадину» и другими, а в 1945-м, подобно многочисленным коллегам, вместе с семьей прописался на Логойском тракте.
Младший сын литератора, в прошлом актер, а позднее директор студии мультфильмов киностудии «Беларусьфильм», Гарольд Вольский вспоминает:
— Эти дома под одним номером 65 считались корпусами «а» и «б» и были, если не ошибаюсь, построены перед войной, но заселить их не успели. А во время оккупации, по-моему, там жили летчики немецкой дальней авиации. Когда мы только приехали, на дверях каждой комнаты красовались номера: «циммер айнс», «цвай», «драй» и так далее. Нам выделили на втором этаже хорошую трехкомнатную квартиру с высокими потолками, кухней, коридором. Для подогрева воды в ванной имелся титан, его топили дровами. А в доме напротив, и тоже в торце, жили Зайцевы, наши окна смотрели друг на друга. Мы подружились со старшим сыном, Эмилем, младшему, Диме, было тогда 5-6 лет, а нам с Милей по 16-17.
Ночные похождения купаловцев
— В ту пору, — улыбается Гарольд Вольский, — я уже работал в театре имени Я. Купалы, пусть и на самой скромной актерской ставке, но иногда выходил на сцену и очень этим гордился. Параллельно поступил в организованную там же театральную студию и затянул туда своего приятеля Володьку, сына известного художника Владимира Кудревича, впоследствии ставшего заслуженным артистом Беларуси.
Работников Купаловского театра в наших домах поселилось немало: директор, известный театральный деятель и писатель Владимир Стельмах, заведующий литературной частью Евгений Романович, артисты Борис Ямпольский, Всеволод Былинский, Эдуард Шапко… Ночью после спектаклей мы шагали на Логойский тракт пешком, пробираясь по развалинам еще не отстроенного города и стараясь держаться середины улицы, чтобы не получить по голове от какого-нибудь злыдня.
Трамваи и автобусы не ходили, а тут еще и передававшиеся из уст в уста зловещие рассказы про разбойную «Черную кошку». А стрельба по вечерам была слышна все время. Как только стемнеет — бах, бах, бах!
Несколько раз во время этих вынужденных прогулок мы попадались и ночевали в милиции. Действовал комендантский час, и патруль, завидев нас, на всякий случай забирал. Вот и сидишь потом в 1-м отделении на Торговой улице до рассвета — а куда на ночь глядя денешься?
С соседями мы жили очень дружно. Ко мне, фактически мальчишке, все относились покровительственно, кое с кем порой, чего скрывать, даже принимал по 100 г для храбрости: тогда взрослели рано. В театре спектакли играли на
беларускай мове, старался выучить ее в совершенстве и я. А вообще в ту пору в Минске самой ходовой, по-моему, была трасянка — на улицах, во дворах, в школе звучали вперемежку и польские слова, и татарские, и немецкие, и еврейские, и русские, и белорусские.
Мы с отцом и мамой поселились в этом доме в июле 1945-го, мой старший брат, Артур, еще служил на флоте и приехал с Дальнего Востока спустя несколько лет. Я многих соседей уже знал, скажем, по Москве, с кем-то знакомились постепенно, но практически у всех детей были очень известные и уважаемые родители, к примеру детский писатель Алесь Якимович, президент Академии наук Константин Горев, один из крупнейших белорусских художников Валентин Волков, замечательный скульптор Алексей Глебов, деятели культуры и науки, генералы, министры…
Мой папа много работал. У него был отдельный кабинет: маленькая комнатка, где стояли диван, кресло, мягкие стулья, письменный стол и журнальный столик. Впрочем, он не столько сидел дома, сколько путешествовал, написав в итоге добрых десятка два книг — вон, на стеллаже, видите (показывает), стоит целая батарея.
Из каждого путешествия он привозил уйму впечатлений для будущих книг. Батька первый написал о Беловежской пуще еще перед войной. Та рукопись погибла в огне — наш дом № 52 на Советской улице сгорел при бомбежке 25 июня. Но книга все равно увидела свет, только позже.
А когда в 1948 году потребовалось издать «Нестерку» в Москве, я помог ему восстановить пьесу по памяти, поскольку работал в театре и знал ее наизусть. Вот оно, это первое издание на русском. А рядом книги, написанные Артуром.
Детский писатель? Учись у детей!
— К отцу часто приходили известные белорусские писатели Петрусь Бровка, Петр Глебка, Кондрат Крапива, Янка Мавр, Иван Шамякин и другие, — перечисляет именитых гостей Гарольд Вольский. — Беседовали, рассказывали, вспоминали, многие с ним консультировались по поводу научных работ. Поэты Аркадий Кулешов, Максим Танк, те же Бровка и Глебка, Пимен Панченко, Эди Огнецвет читали свои стихи. Держались все просто, ну, может, Кондрат Кондратович временами, что называется, бронзовел.
Когда папа писал серьезные вещи, с нами их никогда не обсуждал. Зато сценки из недописанной пьесы «Нестерка» мы с ним и Артуром разыгрывали в лицах в Рубежевичах, прямо на берегу речки. Он на нас проверял, как звучат текст и реплики.
В нашем и соседнем домах жило немало художников. Отдельные квартиры были далеко не у всех, чаще обитали в коммуналках, где кто-то из них и писал свои полотна. Собственная мастерская, если не ошибаюсь, была у фронтовика Алексея Глебова, к тому времени уже довольно именитого скульптора.
Сын замечательного белорусского ваятеля Александр Глебов выбрал в жизни иную, менее романтичную профессию, став инженером. Тем не менее в детстве он отлично понимал, какие неординарные личности его окружали:
— Мой отец воевал, был пулеметчиком в пехоте, под Москвой получил ранение и попал в госпиталь, а оттуда — в Штаб партизанского движения, где работал под руководством Пономаренко в агитотделе. После освобождения Минска город требовалось восстанавливать, и руководители республики понимали, что людям после всего пережитого необходим глоток чистого воздуха и без культуры здесь не обойтись. Так наша семья попала в один из этих домов.
У нас была двухкомнатная квартира на четвертом этаже, где мы с братом и отцом, а также его первой тещей (жена уже умерла) и нашей бабушкой жили примерно до 1956 года. До этого в доме обитали немцы, покрасившие здание в камуфляжные цвета — зеленые, желтые, коричневые пятна. Причем каждый раз, когда его перекрашивали, новая краска слезала, а немецкой — хоть бы что, ничем смыть не могли.
В кухне стояли плиты, на которых готовили еду, их топили торфобрикетом или дровами. Когда мы заселились, в квартире было море блох и прочей гадости, и бабушка ходила на пустырь, собирала серебристую полынь и раскладывала по углам, чтобы ее извести. С тех пор этот полынный запах для меня — запах детства.
Этажом ниже в нашем подъезде обитали Зайцевы, писатели Илья Гурский и Алесь Якимович, с которым связана забавная история. Как-то раз к батьке в гости пришел его товарищ художник, они тихо-мирно сидели, выпивали и вели неспешную беседу. А мы, пацаны, в соседней комнате, как водится, играли в войнушку. Я с Димкой Зайцевым, поскольку были помладше, изображали немцев, тягая по оцинкованной ванночке настоящую, хотя и без патронов, пулеметную ленту. Получалось очень похоже на скрежет гусениц танка. А в это время старшие — «советские десантники» Леня Гурский и мой брат взбирались на шкаф и прыгали оттуда вниз.
Тарарам и грохот стояли такие, что снизу примчался Якимович и стал ломиться в дверь: ему, дескать, мешают работать! Батька с приятелем его и спрашивают: «А кто ты такой и над чем работаешь?» — «Я, — отвечает тот, — детский писатель!» — «Так посмотри, чем дети занимаются, прежде чем писать!» Кончилось тем, что он посмотрел и присоединился к нашим взрослым. Третьим, в общем, стал.
Женщин Глебов лепил обнаженными
— Кого ни вспомни в нашем доме, — размышляет Александр Глебов, — все были неординарными людьми, известными в своем кругу. Слева от нас жил драматург Климкович с женой и двумя дочками, на второй площадке — Павел Гавриленко, первый послевоенный председатель Союза художников, с супругой Анной Степановной, тоже художницей и партизанкой. Еще одну комнату в этой квартире занимала Софья Ли.
К отцу частенько наведывались коллеги-скульпторы, захаживали молодой тогда Рыгор Бородулин и другие. Как правило, много курили, причем батька со своей астмой и больным легким смолил нещадно, наверняка сокращая свою жизнь.
Работал отец в мастерской на углу улиц Некрасова и Восточной. Но если случался заказ на военную тему, какой-то реквизит мог попасть и к нам домой. К примеру, в углу комнаты стояла винтовка-десятизарядка, большущая и тяжелая. Еще имелись кавалерийская шашка и собственный пистолет, кажется, ТТ. А в Москве отец купил себе дорогое и качественное ружье-двухстволку, поскольку был завзятым охотником, стрелял великолепно и в пределах досягаемости попадал и в летящих, и в бегущих.
Поэтому в доме частенько появлялась дичь, скажем, зайцы, когда осенью по первой пороше открывался сезон. Однажды он провалился под лед, весь вымок и, пока добрался домой, сильно простудился. Бабушка же из дичи готовила вкуснющие мясные блюда, все друзья охотники их нахваливали. А у нее самой когда-то муж охотился, тогда-то и научилась тушить и зайца, и птицу — уток, тетеревов. Помимо прочего, отец был непревзойденным рассказчиком и в любой компании на зависть присутствовавшим актерам быстро становился центром внимания. Ему легко удавалось убедить поработать натурщицей, попозировать приглянувшуюся женщину. Не все знают, что в его творчестве помимо скульптур Франциска Скорины, Янки Купалы, Максима Горького, барельефа с партизанами на монументе на площади Победы и другой официальщины, которую он не слишком жаловал, ведущее место занимали все-таки скульптуры лошадей и женщин — отец называл их самыми совершенными созданиями Творца.
В Национальном художественном музее выставлены несколько его конных статуэток, а также «Юность», «Купальщица», «Гимнастка» и другие, воспевавшие красоту женского тела. Причем он всегда начинал лепить обнаженную фигуру, а потом уже одевал, чтобы лучше подчеркнуть ее изящество, изгибы, грацию и пластику. Этому учил и своих студентов.
Савицкий научил читать, бабушка кормила хрюшку
Несмотря на чрезвычайную занятость, работу в мастерской с утра до ночи и без выходных, Глебов-старший, по словам его сына, находил время много и вдумчиво читать, выписывал уйму газет и журналов, даже «Науку и жизнь»:
— Он очень любил литературу, и русскую, и белорусскую, у нас было много книг. Особенно трепетно относился к поэзии, знал наизусть много стихов Пушкина, Блока, Янки Купалы, Якуба Коласа, но выше всех ставил Лермонтова.
А меня, коль уж речь зашла, помогли пристраститься к чтению мой двоюродный брат Игорь, впоследствии ставший тоже скульптором, и Миша — Михаил Савицкий, худой, высокий и казавшийся очень серьезным мужчина. Они тоже жили в нашем доме, оба воевали и после войны вместе поступали в художественное училище, часто бывали у нас. И мне, шестилетнему пацану, поочередно читали сказки до тех пор, пока им не надоело. Тогда быстренько научили меня читать и успокоились.
Вообще же двор у нас был дружный и по тем временам казался очень большим. Если кого-то зацепят ребята из других домов, сразу войной шли. И знаете, никаких приоритетов среди детей не ощущалось, чтобы кто-то важнее или наоборот. Отец купил мне велосипед «Орленок», и, конечно, катались на нем всем двором вокруг сарая-кубика по очереди. Причем я в ней стоял без возражений, как все.
Не подумайте, что творческая интеллигенция тогда жила беззаботно и купалась в роскоши. В длинных деревянных сараях, рассчитанных на все квартиры, многие держали живность, помогавшую выживать. У нас тоже был поросенок, и бабушка кормила его помоями.
— В нашей квартире были четыре комнаты, принадлежавшие разным жильцам, — дополнила картину эпизодом в тему Людмила Былинская. — Через стенку от нас проживала актриса Марина Троицкая. И вскоре после возвращения из эвакуации театра имени Янки Купалы, где они с моей мамой служили, подруги решили выкормить поросеночка. Однако питомец так доверчиво и трогательно вилял хвостиком и они настолько привязались к нему, что, когда пришла пора приносить его в жертву, просто разрыдались. После чего хрюша куда-то исчез, а мы Новый год встречали без мяса.
Здесь жили авторы белорусского гимна композитор Нестор Соколовский и сочинивший к мелодии текст «Мы, беларусы» писатель, поэт, драматург Михась Климкович, скульптор Алексей Глебов и другие.
Комментарии (0)