— Помню.
— А вообще красота–то какая! Мне вот особенно этот орнамент белорусский понравился. Обжит уже дворец. Все большей жизнью наполняется, да?
— Да. Уже международную историю имеет.
— Хотя, сколько ему... года четыре всего...
— Где–то около четырех лет.
— Ну, скоро всего лишь пять лет Евразийскому союзу. И это, безусловно, повод для сегодняшней встречи. Но начать я хотел бы с самой республики. Мы уже успели довольно много поездить и еще поездим. Поедем на МАЗ, в центр высоких технологий. Уже побывали в Институте микробиологии, где — не знаю, в курсе вы или нет — человеческий ген вставили в козу... В общем, совершенно... наука XXII века. Мы, телевизионщики, естественно, падки до картинки. На ваш взгляд, что сейчас прежде всего является драйвером для белорусской экономики?
— Отвечая на ваш вопрос (я часто слышу от журналистов подобные вопросы, да и вы, когда интервью берете у своих собеседников), обычно перечисляют какие–то сферы прорывные. Очень важно и модно сегодня говорить о драйвере любой экономики.
— Слово–то какое — драйвер.
— Понимаете, не направление, не основа для развития, не какие–то там новые направления. Драйвер. Ну, понятно, мы уже к этому привыкли. И все называют: цифровизация, искусственный интеллект, IT–технологии. Знаете, нам это тоже очень знакомо. Вы если поедете в IT–центр — Парк высоких технологий, убедитесь, что для нас это очень хорошо знакомо. И если уж откровенно говорить, то это один из таких модных драйверов, который в этом году принесет нам только по экспорту около полутора миллиардов долларов. Это приличная сумма для нас. Но драйвер этот открылся не вчера, когда модно стало говорить о цифровизации и так далее. Этот драйвер берет свое начало 10 — 13 лет тому назад.
— Выстрелила сейчас тогдашняя инвестиция?
— Она постепенно развивалась — эта сфера. Мы еще тогда обнаружили, что это — будущее, и мной был издан указ, и мы создали этот IT–парк. Еще и потому, что (не надо это забывать) с тех советских времен мы сохранили школу.
— Я чувствую, вы подбираетесь к какому–то «но». То есть «мы построили», «мы запустили», слово модное «драйвер», но... в основе...
— Да, и в основе лежал тот человеческий, как модно сейчас говорить, капитал, который уходит корнями в те наши общие времена. У нас и образование было солидное — радиотехника, математика, лазеры. Прежде всего в оборонке. Это же наше — белорусское, мы тогда на этом специализировались. Ракетостроение — Украина. Россия — вы знаете, на чем она специализировалась, она развивает эти отрасли. Мы это сохранили, и оттуда мы вырастаем. Я сейчас скажу о драйверах, чтобы мы не очень увлекались этим модным, — на чем мы основываем эти драйверы. Я особенно обращаю внимание и Правительства, и специалистов на это. У каждого государства есть устоявшиеся базовые школы. Что в России, в Китае, Америке, у нас. В Америке, понятно, — они могут деньги бросить на любые исследования, выкупить специалистов и там быстро развить новейшее направление. Вот недавно прозвучало: ионный двигатель изобрели на основе воздуха — не шумит, не гремит, и уже запустили на несколько секунд летательный аппарат. Собрали людей, деньги огромные вкинули. То, на что не можем рассчитывать мы. Поэтому для нас драйвер — это не взять сломать якобы неэффективное и что–то создавать с нуля (хотя и с нуля что–то надо было создавать), а использовать старую школу. Потому что там остались еще те специалисты, которые десятилетиями себя создавали и нарабатывали эти школы. И если говорим об инвестициях — влить эти инвестиции в эти школы и сделать резкое движение вперед. И половину себе, половину на экспорт. Вот наш драйвер — экспорт. Это очень важно. Нет валюты — нет развития, нет страны и так далее. Поэтому нам приходится половину всего, что производим, продавать. Да, это трудно. Тем более вы понимаете, что мы зависели в основном от одного рынка — российского. А он всегда был нестабилен. Вот сколько я работаю, со времен Ельцина, всегда разные были какие–то проблемы. И у нас, и в России, и так далее. Поэтому нам надо было диверсифицироваться. Сейчас мы работаем по соотношению треть/треть/треть.
— То есть?
— Треть — Евросоюз по экспорту, треть — Российская Федерация, а треть — остальные рынки. Это для нас здорово. Но половину мы экспортируем. Поэтому наш драйвер — новое — я вам привел IT–технологии; новое, основанное на элементах старого, и развитие старых школ. Вот часто вы слышите — МАЗ, БЕЛАЗ, МТЗ. Представьте, если бы мы, как это когда–то было: а, это неконкурентоспособное...
— К сожалению, я это представляю. Потому что это много где в бывшем Советском Союзе произошло, а вы эту собственность действительно удержали.
— Совершенно верно. Закрыли, разрушили, начали что–то новое создавать. А на новое много денег надо, специалисты нужны. А мы, это сохранив, реанимировали и вкладывали средства в эти школы. И мы получили колоссальный эффект. Вот он и драйвер — новая, старая школа, экспорт, половину потребляем у себя. Никакой мудрости.
— Удержать то, что было, тоже дорогого стоит.
Евразийский экономический союз. Собственно, мы с вами встречаемся после того, как вы приняли здесь всех премьер–министров в Минске, а сами собираетесь на саммит в Санкт–Петербурге. Вот ему 5 лет. Он работает. И на бытовом уровне, когда люди идут через отдельный таможенный коридор, пересекая границу, и на уровне того, что с кем из бизнесменов ни поговоришь (кстати, особенно здесь — в Беларуси), все в курсе, что это такое, все хотят. Что бы нам довести до ума, на ваш взгляд? В чем белорусский подход в повестке Евразийского союза?
— Знаете, Сергей Борисович, чтобы довести до ума (тоже я ничего нового вам не скажу, но, наверное, оригинальным будет мой ответ), нам надо мозги свои поправить. Все в головах. Знаем, куда идти, как идти. Опыт уже есть. Все–таки пусть не десятилетие, но скоро пять лет Евразийскому союзу.
— А Таможенный союз с 2010 года. Так что уже 8 лет.
— Есть уже опыт. Мы как слепые котята тыкались иногда в стенку. И поняли, что туда нельзя, сюда нельзя. Глаза раскрыли. Понимаем, что делать. Пример есть — разные союзы, в том числе Европейский союз. Мы понимаем, что надо делать, а что нельзя, чтобы к брекситу не прийти. Все умеем, но не все делаем. Это же мозги. Люди хотят этого и в России, и в Беларуси...
— Это минимум удобно.
— Конечно. Начиная от этих контрольно–пропускных пунктов. Помните: проверка (даже в Беларуси, в России) — кованым сапогом пограничник дверь открыл — покажи паспорт. Проверяли все. Сейчас свободно передвигаемся. Вы прилетели сюда, как домой. Мы в Россию прилетаем свободно, и в Казахстан, и так далее. Это удобно на бытовом уровне, но и очень удобно для юридических лиц. Торговать и так далее. И здесь у нас проблема. Искусственно созданная. Вы знаете, мы сами создаем проблемы: создаются барьеры в торговле, а ведь мы договаривались о свободном движении капитала, рабочей силы, товаров, услуг. И везде — я Дмитрию Анатольевичу (Медведеву) с таким намеком говорил — сквозит национальный эгоизм в торговле.
— Он всем свойственен, так или иначе.
— Но мы знаем, что этого быть не должно. И упирается в следующую проблему: договорились — договорились, значит, железно надо выполнять. У нас этого пока еще не хватает.
— Чтобы дружба была крепче, договор должен быть жестче.
— Да, какой бы он ни был. Даже где–то ошиблись и прочее... Ну да, надо работать над исправлением ошибок, но договор надо выполнять.
— Ну, национальный эгоизм, наверное, есть у всех, потому что если посмотреть на Евразийский союз с белорусской колокольни, то, конечно же, опять же выгоднее позиционировать Беларусь как страну–транзитера, чем считать по отдельно взятому импорту отдельно взятой Беларуси в плане распределения этих самых ввозных квот. Потому что внешняя граница — с ЕС, через которую заходят товары в весь Евразийский союз. Я понимаю, что денег Беларуси хочется получить больше, поэтому выгоднее стать страной–транзитером. Но есть и интересы других государств.
— Вы сказали по пошлинам. Ведь когда этот спор зашел, мы тогда видели, что не в пользу Беларуси, да и России в какой–то степени, хотя она получает в силу...
— Да, 85%, исходя из размеров экономики.
— Но Беларусь больше всего оказалась здесь обиженной, так сказать. И мы тогда — это было два года назад — согласились. Мы видели, что мы там теряем около 200 млн долларов или 150 млн. Но это тоже деньги для страны. Не ахти какие, но деньги. Мы согласились: хорошо, давайте поработаем по этой несправедливой с нашей точки зрения методике и посмотрим на опыте, что будет через два года. Сегодня все с этим согласны, что надо корректировать. Мы вообще предлагаем по истечении 3 лет, потому что ситуация меняется (вы говорите о транзитерах и прочее). Вот прошло три года, методика, исходя из опыта работы, есть — давайте посмотрим. Три года — будем видеть, что у нас получается по этой же методике. Два года прошло — мы посмотрели: да, мы недополучаем определенную сумму. Мы понимаем, за счет кого. Тоже там немного Россия недополучает этих средств. Поэтому мы и говорим, что давайте, как тогда договаривались. Мы тогда договаривались, что через два года возвращаемся и смотрим, что по факту.
— Вы в Петербург с этим сейчас полетите?
— Нет, это одна из проблем. Я полечу в Петербург для того, чтобы традиционно встретиться в преддверии нового года с главами государств и обсудить при всем прочем животрепещущие вопросы. Если говорить о нашем сотрудничестве с Россией в рамках Союзного государства и ЕврАзЭС, у меня одна проблема — мы договаривались о свободном движении рабочей силы, капиталов, услуг, товаров и так далее (без этого не может быть Евразийского экономического и даже Таможенного союза). Почему его сегодня нет? Мы договаривались о равных условиях хозяйствования для всех субъектов. Мы договаривались о единых рынках — разных — в том числе энергоресурсов. Все почему–то говорят: вот Лукашенко, он все про эти газ, нефть и так далее. Слушайте, ну для нас это важно, чтобы мы со смоленским, московским, питерским предприятиями работали в равных условиях. Тогда создается конкурентоспособность нормальная. Договаривались. Поэтому мы и в этом союзе. По разным причинам — что это наше Отечество вчерашнее, что мы на одном языке разговариваем, что наши люди свободно перемещаются, на предприятиях будут работать таких же, с такими условиями, как в России, и так далее. Целый комплекс договоров был. Мы поэтому в этот союз и пришли. Мы шли на компромисс. Россия, Казахстан, другие республики — они шли на компромисс, что–то приобретая, что–то теряя. Но мы об этом договаривались. И если это не решается... Что такое, если предприятие в Казахстане или в России работает в лучших условиях, чем наши. Это значит, на наших предприятиях со временем можно поставить крест. Или мы, чтобы понизить себестоимость за счет, допустим, цены на газ... Вы по 40 долларов получаете, а наши, скажем, по 200 долларов. Разница огромная.
— Конечно, есть.
— Мы тогда должны по другим затратам. Особенно у нас и зарплата тогда у людей не получается такая, как в России. То есть разные получаются условия. Я с этим еду, прежде всего.
— Но и время есть. Потому что в принципе там 2022 — 2024 годы определены как сроки выхода на по–настоящему общий рынок.
— Но кое–где мы договорились, что в рамках союза Беларуси и России в 2019 году мы должны положить документы на стол.
— Вот он наступает.
— Я там не требую чего–то. Ну не согласится Россия (в основном это Россия), может быть, у Казахстана есть какие–то вопросы. У них экономики разные. У нас с Казахстаном и Россией разные экономики. У нас вы знаете структуру, знаете российскую, казахскую. Поэтому у каждого там свой интерес. Но этот интерес сопрягается. И знаете, что очень важно, о чем мы говорили с премьерами, — сейчас вообще странная и страшная ситуация в мире в плане торговли. Говорят о торговых войнах, и это уже действительно так.
— Мир пошел как будто в обратную сторону.
— Да, совершенно верно. И вы знаете, это плохо. Но для нас не было бы счастья, да несчастье помогло. Уникальный шанс! Россию там давят со всех сторон. Я смотрю, как вы там отбиваетесь. Про эти санкции уже болтовня идет везде. Слушайте, успокойтесь. Мы — небольшая страна — под санкциями были десять лет. Вертелись, как ужи на сковородке. Выжили! И вы говорите, что мы еще живем и более–менее шевелимся здесь. Пускай небогатые, но люди живут — довольные и так далее и тому подобное. А если бы мы вместе сейчас, объединившись...
Понимаете — шанс для наших экономик в рамках ЕврАзЭС. Счастье, что мы создали ЕврАзЭС. Давайте осуществим здесь прорыв и покажем тем, кто мечтает о санкциях и накладывает их на Россию и, считайте, на нас. Мы еще тоже не вышли полностью из–под этих санкций. Мы им покажем, что мы можем существовать и в условиях вот этих сложных, и в условиях санкций. И не надо рыдать и плакаться, что мы под санкциями. Невозможно огромную такую территорию с таким населением под 200 млн, с таким сопряжением экономик, предприятий куда–то опустить под какие–то санкции. Невозможно. Тем более, самая крупная завтра экономика мира — Китай. Мы с ним в блестящих отношениях. Но только ни под кого не надо ложиться. Мы гордые советские люди из того периода, мы не это терпели. Кругом были железные занавесы. И жили, и миру диктовали условия. Нам не надо никакого диктата. Нам надо в этой ситуации не просто выжить — выстоять. Выжить мы выживем. Но время не то, чтобы выживать. Мы выстоять должны. И каждый год работать так, чтобы рейтинг наш не падал (власти, не только руководителей), а поднимался за счет того, что нас люди будут уважать. А они будут уважать, если каждый день будут видеть какой–то прогресс. Или хотя бы завтра мы их убедим, что будет этот прогресс. То есть для нас шанс — для ЕврАзЭС. И этот шанс надо использовать, надо все задействовать. Да, Сергей Борисович, это будет непросто. Потому что мы стали ареной вот этих «кровопролитных войн». Нас пытаются растащить. В Центральной Азии свои интересы. Я знаю, о чем говорю. Украина — вы видите, что происходит. И до Беларуси добрались. Вы вот на своих каналах, и мы уже показывали... Нас уже чуть ли не в НАТО готовы взять, только, конечно, чтобы власть поменялась, демократии побольше, еще чего–то. Раньше об этом не говорили. Идет борьба, и при этом одно из направлений — наклоняют Россию, пытаются опустить. Это тоже борьба за Россию. Это будет непросто, поэтому нам надо мозги собрать в кучу, поставить цель и идти к этой цели. И мы это можем сделать. И вы знаете, до того 2024 или 2025 годов, о которых вы сказали, мы уже забудем все эти проблемы, если мы это будем делать.
— Ну и монолог! Хоть камеру останавливай! Но я все–таки позанудничаю, потому что еще есть пару дополнительных вопросов. Александр Григорьевич, вы упомянули сейчас Евразийский и Европейский союз. А я вчера смотрел, как парень здесь в Минске драники делает — профессиональный повар. Я ему под руку спрашиваю: «А где обучился?» Он говорит: «Сам». Я говорю: «А когда смотрите за профессиональными шефами на кухне, то больше смотрите на то, что они умеют, или больше изучаете их опыт на предмет того, чтобы не повторять ошибок?» Он говорит: «Больше, чтобы не повторять ошибок». Вы сами брексит сейчас упомянули. Где Европейский союз, на ваш взгляд, совершил те ошибки, которые к этому привели, и какие ошибки действительно ни в коем случае нельзя повторять Евразийскому союзу? Создание общей валюты непродуманной, слишком большая централизация наднациональных органов (хотя без них не обойтись)?.. Что вас смущает?
— Вы знаете, это вопрос серьезный и сложный. Я не очень погружался в причины. Я больше говорил о последствиях, о своем отношении к разрушению Европейского союза. Я больше на это реагировал и здесь — на Мюнхенской конференции — об этом говорил. Если говорить о причинах, здесь вы правильно назвали эти причины. Но нет ничего плохого в том, что Евросоюз был как Евросоюз. Нет ничего плохого, что они начали осваивать, внедрять единую валюту. В этом нет ничего плохого. Только все эти процессы для Евросоюза были новы. И естественно, все мои коллеги и руководители правительств должны понимать, что на этом новом пути неизбежны какие–то ошибки. Надо набраться терпения и преодолевать эти ошибки, что не было сделано. И там же демократия великая. Идет борьба политических разных сил. Добавились проблемы, к примеру, беженцы, ошибки, связанные с вторжением НАТО в определенные государства. Расшевелили, и некоторые члены Евросоюза подключились к этому. То есть наделали очень много ошибок. Появилась почва для национализма в разных странах. И вот у тех политических сил, которых раньше вообще не замечали ни в Германии, ни в Великобритании отчасти, появилась на фоне этих ошибок почва для того, чтобы проталкивать свои идеи. А проблемы были и увеличились отчасти — в плане этих тоже ошибок в государствах. И национализм стал превалировать во многих государствах. И они взяли курс на якобы какую–то независимость, на разрушение Европейского союза.
— Потрясающе! 2018 год. Мы сидим с Лукашенко в Минске, и Президент Беларуси, которого в свое время записывали в диктаторы, говорит о подъеме волны национализма в Европейском союзе.
— Молодец, что ты это заметил.
— Мир просто меняется так, что...
— Когда я на Мюнхенской конференции сказал, что категорически против распада Европейского союза, некоторые даже подскочили: «Как так?! Они же санкции ввели против Беларуси, против Лукашенко, он был невъездной. Последний диктатор Европы, и он об этом говорит?!» Здесь нет никакого противоречия. Я всегда был за многополярный мир, за что платил всегда. Меня долбали американцы за это, потому что многополярность никому не нужна была. Китайцы — за многополярный мир, россияне за это выступают, Евразийский союз, конечно. И в этом многополярном мире, вы это хорошо знаете как международник, США, Евросоюз, Китай, отчасти Индия, Россия — это опоры. И наши союзы, и Евразийский союз. Он еще может стать такой мощной опорой. И если мы выдернем из–под планеты одну из основных опор — Евросоюз, зашатается вся планета. Мы уже видим эти проблемы. Поэтому я с этой точки зрения против разрушения Европейского союза. Каким бы он ни был, плохим или хорошим, но это опора той системы, которая существует в мире, и основа многополярного мира. Поэтому я категорически против. Развалится Европейский союз — может быть, России будет проще разговаривать с отдельными государствами, Америке — с отдельными государствами, проводить там какую–то энергетическую политику. Но надо понимать, что появятся побочные эффекты распада Евросоюза. И экономика может рухнуть, а это той же России и Америке не нужно. Это последствия. Поэтому, если глубоко осмысливать эту тему, вы знаете, без пропаганды и политики, без намеков, что там Лукашенко повернулся на Запад, помните, что я понимаю, что Беларусь с Лукашенко на Западе абсолютно не нужна. Здесь должна быть другая власть, чтобы с распростертыми объятиями меня встречали на Западе. Но мы хотим с ними сотрудничать. Так же, как и Россия, как и Китай. Почему? Потому что высочайшие технологии. Это наши соседи, с которыми мы работаем, торгуем. Не важно, нефтепродуктами или еще чем–то. Мы же перерабатываем здесь. И мы хотим сотрудничать с Соединенными Штатами Америки. Потому что премиальный рынок. Что мы там ни продаем, это всегда дороже — металлопродукцию, «Белкалий» продает там, даже технику — тракторы — начали поставлять туда свои. С удовольствием покупают. Еще помнят наши МТЗ–50. Представляете, они еще где–то у фермеров работают. Им нравится цена — качество. Поэтому мы хотим с ними сотрудничать. Но это не значит, что мы от кого–то куда–то отвернулись. Знаете, что касается меня, наверное, ушло то время, когда я мог куда–то отворачиваться.
— Очень интересно. Александр Григорьевич, последнее из таких очень конкретных вещей: Беларусь идет где–то впереди остального Евразийского союза в плане блокчейна, криптовалют. Я даже сейчас не про это. Это ваше национальное законодательство. Хотя по–своему это открывает очень интересную перспективу. Все–таки давайте вернемся к теме IT, информационных технологий — нового, что есть в экономической повестке. Потому что белорусское молоко, российский газ — это история известная. Наверное, она не без шероховатостей, ну да это уже есть. А что вы видите в плане действительно совместных евразийских проектов в этом новом — электроника, информационные технологии... реально технологии XXI века?
— Я не великий специалист в этом, хотя, может быть, больше своих коллег занимался. Не только постсоветского пространства, но и Европы тоже. Приведу вам пример. Часто я его привожу. Когда мы создали Парк высоких технологий, к нам приехали американские компании. Мы работали на подряде, на субподряде, где–то что–то создавали. К белорусам едут — дешево, сердито. И мы для этих компаний определенные продукты создавали. Сейчас мы начали создавать в целом продукт. Вот как трактор — здесь создали и продали. Для трактора мы еще в России покупаем половину, а здесь с нуля все создаем. И мы хотим не только часть какую–то этого продукта создавать, допустим, для «Майкрософт». Мы хотим продавать целым, создав продукт. Он гораздо дороже. И эффект мы уже видим какой. Они приехали к нам еще тогда и попросили встречи. Я с ними встречался. Наверное, руководители 10 — 12 компаний, в том числе американских. И вот мне один американец, который долго работает уже в IT–сфере, говорит: «Вы знаете, как о вас говорят в мире?» Я думаю: «Ну, сейчас опять гадость какую–нибудь скажет». Он говорит: «Знаете, если хочешь что–то сделать в этой айтишной сфере, то поезжай в Америку, если ты хочешь сделать что–то сложное — поезжай в Индию, но если ты хочешь создать что–то и сделать невозможное — поезжай в Беларусь». Слушайте, я никогда не был так поражен за свои годы президентства, как после этих слов. Говорит: «Это у нас в Америке так говорят, поэтому мы к вам приехали, чтобы сделать некоторые вещи, которые мы не можем, — невозможные». Я тогда, за это ухватившись, думаю: «Ну раз мы что–то можем, чего–то стоим, надо помогать этим айтишникам». И мы потихоньку шли к этим блокчейнам, криптовалютам, дошли до них. И остановились. Сложно. И когда пришли к этой теме, я пригласил айтишников: они все плачутся там, в СМИ, вплоть до оппозиционных, — что–то им не хватает. Я собрал их и спрашиваю: ну вы же умные все, чего вы плачете, с чем вы пришли? Смотрят на меня. Вот я вам, говорю, даю полгода срок, напишите все, что вы хотите, что вам сегодня мешает работать в Беларуси. Да, мы продвинутые и прочее. Время прошло, во что–то уперлись, что–то мешает. Ну скажите. Я не настолько продвинут. Я–то, говорю, и к компьютеру не подхожу, есть у меня кому работать с этим компьютером. Ладно, согласны. Вот они мне там блокчейн, криптовалюты и прочее. Принесите мне проекты законов, указов и так далее, и подключил экономическую часть Правительства. Занялись. Через полгода приносят. Они пришли и принесли все то, что им нужно, и все то, что нужно убрать, что мешает. Полная свобода. Ну, я говорю, и отвечать за это будете. И им сказал, за что отвечать. Налогов там, конечно, почти нет, кроме небольшого подоходного налога, но все деньги заработанные должны вернуться в страну. Все до копейки возвращают. А потом тратьте, как хотите. Импортное покупайте (запретов никаких нет), жилье себе стройте. Я вам буду тоже помогать — и жилье, и лаборатории, и аудитории, и базы какие–то, где наша ответственность. И пришли к тому, что они сегодня финансируют образование из своих денег. Они видят, что завтра у них людей не хватит — продвинутых молодых людей. Хорошо (это был очередной приход), распишите. 55 вузов у нас государственных (в частные не хотят). Я им: «Вы что, вы же частники!» — «Не–не–не, нам в государственные». Говорю, ладно, расписывайте. Они принесли мне список всех вузов, технических, радиотехнических, даже педвузов, и написали: 2 тыс., 1 тыс., 500, 300 человек — расписали, где сколько можно подготовить. Несколько месяцев работали. Потом сказали: «Мы на это даем деньги, свои личные из кармана даем деньги, чтобы подготовить. Более того, мы еще пойдем туда лекции читать». Счастье, чего мне быть против. И я принял их предложения и только спрашиваю, что еще надо? Я иду и им помогаю.
— Очевидно, следующий шаг — унификация этого дела и в рамках Евразийского союза.
— Об этом мы не просто говорим. Вот в Минске это был первый вопрос — цифровизация. Не надо забывать об остальной экономике, конечно. Цифровизация должна сегодня проникнуть и в реальный сектор, и в другие секторы экономики — образование, медицину, здравоохранение — везде. И у нас в Беларуси уже это есть. В некоторых странах отдельные направления еще более развиты. Мы поставили этот вопрос во главу угла сегодня, и мы продвигаем это. Более того, из Казахстана ученые и прочие люди, практики, приезжают: нам надо показать это, это, это. Мы им показываем, рассказываем. В Узбекистан, другие центральноазиатские республики мы даже специалистов посылаем, чтобы создавать эти отдельные секторы. Но надо понимать, что особо не рванешь, когда нет базы, особенно образования. Это Россия в этом отношении продвинута, Беларусь, Украина. Будет проще. Но я очень рад — недавно меня мой друг и коллега Владимир Путин упрекнул: «А что там «Сколково», еще зоны есть, а наши ребята к вам едут». Я говорю: «Конкуренция. У кого условия лучше, к тому и едут». Поэтому мы приветствуем, если россияне приезжают к нам и здесь работают. Этому не надо препятствовать. Они работают и в Москве, и в Минске.
— Тем более что и Москва, и Минск в Евразийском союзе.
— Совершенно верно. Даже если не Евразийский союз. У нас вообще–то есть и более продвинутая форма — Союзное государство мы пытаемся как–то выстроить. Поэтому это тоже то связующее и скрепляющее — то, что потом не разорвешь. Это уже не разговоры. Если бизнес, производства и прочее будут связаны, мы уже, политики, не сможем их разорвать. Разорвем только себе в ущерб.
— Спасибо, Александр Григорьевич! Хорошей поездки в Петербург!
— Спасибо!
29 ноября 2018 г.
Комментарии (0)