Виталий Трофимович Буханенко родился 20 января 1916 г. на Донбассе в семье земского фельдшера. Воевал в советско-финскую войну, затем – Великая Отечественная, плен, побег, жизнь в оккупации и участие в партизанском движении на Дрогичинщине.
На протяжении года возглавлял санитарную службу отряда им. Лазо партизанской бригады им. Молотова Пинского партизанского соединения.
С июля 1944 г. работал главврачом Ивановской районной больницы. Бывшему военврачу пришлось восстанавливать сельскую медицину, работать с кадрами и бороться с болезнями голодных послевоенных лет. На протяжении 10 лет заведовал Бродницким врачебным участком. По состоянию здоровья вынужден был оставить руководящую должность и перейти на работу врачом в Пинский городской противотуберкулезный диспансер. Умер в 1987 году.
…Сказать, что в тот ноябрьский день 1940 года меня переполняло чувство радости, – ничего не сказать. Я был счастлив, горд, полон надежд. Я, выпускник Ленинградской военно-медицинской академии им. Кирова Виталий Буханенко, теперь – офицер медицинской службы. Наверное гордился бы мной отец, будь он жив. Трофим Иванович был земским фельдшером, и именно с его живого примера зародился и мой интерес к врачеванию. Папы не стало, когда мне было 9 лет. Смерть забрала его внезапно, прямо в мой день рождения, навсегда омрачив его трагическим воспоминанием. Мать, у которой на плечах осталось шестеро детей, еле сводила концы с концами. Поэтому едва мне исполнилось 15 лет – я начал работать. Чтобы получить должность слесаря по ремонту электромоторов на Донецком содовом заводе им. Ленина мне пришлось приписать себе 2 года и формально стать совершеннолетним. На предприятии мне доверили и должность бригадира в хлорном цеху по совместительству. Условия труда были ужасными. До сих пор помню едкий, тошнотворный запах хлора, который выедал глаза.
Стремление к получению образования привело меня на курсы РАБФАКА, которые я окончил в 1935 году. В том же году поступил в Харьковский медицинский институт. После 3-го курса по рекомендации комсомола я перевелся на 4-й курс Ленинградской военно-медицинской академии, из стен которой благополучно «выпустился» 27 ноября 40-го года с дипломом, офицерскими погонами и званием «военврач 3-го ранга».
…Отпуск, предоставленный по завершении учебы, пролетел стремительно. Но такая скоротечность абсолютно не огорчала. Скорее, даже радовала. Уж больно не терпелось поскорее приступить к работе, применить все свои знания и, пока еще скромные, умения.
В штаб 10-й армии Белорусского особого военного округа, дислоцировавшейся в городе Белостоке, я ехал с нескрываемым волнением. Теперь с меня спрос особый. Ведь я – офицер, военный врач. Справлюсь ли? Смогу ли? Но я и представить не мог, каким будет мое испытание на профпригодность.
Началом карьеры стала должность военврача танковой бригады, а уже в марте 1941г. меня назначили начальником санслужбы моторизованного полка танковой дивизии. В этой должности меня и застала война.
…В субботу, 21 июня 1941 года, я возвратился домой из части поздно. С самого утра у меня было плохое настроение. Тяжелое, щемящее предчувствие чего-то нехорошего не давало покоя. Мысли путались, наполняя сознание необъяснимой тревогой. Пытаясь успокоить меня, жена запустила патефон, и мы долго слушали пластинки, предаваясь воспоминаниям. Уснули далеко за полночь. В эту оставшуюся мирную часть ночи спали на удивление крепко.
Проснувшись от непонятного грохота, не сразу поняли, что происходит. Маленькая стрелка часов только начала отползать от пяти. Раскаты, похожие на звук грома, доносились откуда-то издалека, постепенно приближаясь. Но нет, это была не летняя гроза. Просыпающаяся земля вздрагивала и стонала от разрывов снарядов и бомб. Жена поднялась с кровати, села, обняв двухмесячную дочь. В глазах мелькнула страшная догадка, заблестели слезы.
– Мне нужно срочно бежать в часть, — тихо сказал я, все отчетливее понимая истинную причину происходящего. – Будь дома, я скоро вернусь!
На ходу застегивая ремень и цепляя через плечо офицерский планшет, я выбежал на улицу. В охваченном огнем местечке уже никто не спал. Со всех сторон доносились взрывы.
С момента начала обстрела прошло чуть больше часа. На территории нашей части горели казармы и склады. Солдаты метались по расположению. Многие были ранены и наспех перевязаны. Из горящих помещений выносили ящики и оружие. Командиры выкрикивали короткие команды, пытаясь не допустить паники. Столкнувшись на бегу с офицером из штаба дивизии, я доложил ему, что прибыл и жду указаний. Предварив команду короткой матерной связкой, он прокричал мне: «Немедленно оказывай помощь раненым бойцам, и готовь медимущество к эвакуации!»
Сделав небольшую паузу, опять выкрикнул: «Видишь, доктор, война началась!»
В это было трудно поверить. Не хотелось верить. Казалось, что вот-вот взрывы прекратятся и все будет как прежде. А это – просто дурной сон, наваждение...
Выйдя из оцепенения, борясь со страхом, я побежал в санчасть, чтобы взять все необходимое. Там санитары уже оказывали помощь раненым и обожженным бойцам. Окровавленные, стонущие от боли солдаты добавляли в картину начавшейся войны какую-то страшную реалистичность. Появились убитые.
К обеду в санчасть привезли много раненых из числа гражданских. Им тоже необходимо было оказывать помощь. Незаметно, в напряжении, под обстрелом прошел день. Только поздно ночью мне удалось пару часов поспать.
На вторые сутки, 23 июня, наша дивизия приняла первое боевое крещение, вступив в схватку с наступающими на местечко Боцки немецкими частями. С величайшим мужеством молодые, только призванные, бойцы обороняли населенный пункт и места дислокации. Необстрелянные мальчишки, вчерашние выпускники, стояли насмерть, стараясь остановить внезапную угрозу.
Ночью комдив поднял своих бойцов в наступление. В результате неожиданного контрудара под прикрытием танков и артиллерии удалось выбить врага из захваченного местечка Боцки и даже отбросить его за реку Нурец. Однако к утру ситуация изменилась – и мы получили приказ отходить.
Немыслимо тяжело было уступать врагу родные рубежи. Нас, взрослых мужиков, душили слезы, сердце разрывалось от боли и отчаяния.
Двигаться приходилось под непрерывным обстрелом и бомбежками с воздуха. Несколько раз вступали в бой с оказавшимися в нашем тылу немецкими моторизованными частями. Такие столкновения произошли под местечками Порозово и Мир, а также городом Слоним. Противостоять напору агрессора было крайне сложно. Из-за проблем со связью и постоянно меняющейся ситуации невозможно было адекватно оценить обстановку. Где свои? Где враг? Просто шли на восток. В надежде поскорее соединиться с другими подразделениями Красной Армии и единым фронтом остановить захватчиков.
В районе Несвижа частям нашей армии путь к отступлению преградила немецкая танковая дивизия. Наши подразделения, прорывая оборону фашистов, несколько раз атаковали их позиции. Однако противник подтянул к месту сражения крупные силы. Окружение стало неизбежным. За неделю войны 10-я армия оказалась разбитой, техника и вооружение достались немцам. А затем – плен.
Ощущение того, что попадаешь в пасть зверю, порождало чувство безысходности и обреченности. Казалось, мир сжался до границ колючей проволоки. И вокруг нет ничего, кроме абсолютного зла и ужаса.
Во временном лагере для военно-пленных, который немцы наспех создали в Несвиже, я пробыл три дня. За это время еду мы пробовали лишь несколько раз. Через три дня началась сортировка пленных, и я попал в группу, которая направлялась в город Барановичи.
По городу нас вели под конвоем. Из толпы зевак то и дело выбегали дети и, невзирая на лай собак и грозные окрики конвоиров, пытались передать нам еду, курево, белье и медикаменты. Ощущение поддержки и близости со своим народом вселяло надежду.
После непродолжительной пересылки я оказался в центральной тюрьме города Барановичи, в лагере для военнопленных. На небольшой территории находилось около 20 тысяч человек, в основном из числа тех, кому не удалось вырваться из окружения. В первые дни с помощью предателей немцы вычисляли коммунистов. Их выводили за стены тюрьмы и расстреливали. Голод и постоянные издевательства ломали людей морально, убивали физически.
Среди попавших в плен были представители разных народов, населявших просторы Союза. Фашисты использовали это обстоятельство в своих зверских целях, пытаясь посеять межнациональную рознь и вражду. Обычно конвоиры строили шеренги из представителей разных национальностей, затем поворачивали их лицом друг к другу. По команде немцы набрасывались с палками на крайних, а те, стараясь избежать ударов, толкали впереди стоящих. Многие зазевавшиеся под напором толпы падали и их просто затаптывали ногами.
Однажды утром пленным приказали построиться, а затем раздеться догола. Оказалось, так искали евреев. Несчастным показали кучу камней, которые нужно было бегом переносить с места на место. С чувством страха и непонимания люди подчинились. Кто делал это медленно, получал удары палкой по спине. Такие «забавы» фашистов унижали человеческое достоинство и подрывали дух людей.
Частыми были издевательства и во время раздачи еды, сваренной без соли. Голодные люди атаковали раздачу без соблюдения какой-либо очереди. Я сам видел, как пытаясь остановить толпу, одному нерусскому пленному немец загнал в почку кинжал. Но останавливались только тогда, когда слышали стрельбу.
Однажды пленным бросили скелет сваренной лошади. На него набросились узбеки и другие мусульмане. Немец палкой разгонял несчастных, а его напарник фотографировал, как голодные люди бились за кости. Нередкими были случаи, когда обезумевшие от голода и унижений пленные дрались между собой за хлеб и что-то съестное. Зрелище было ужасным.
Спустя некоторое время меня отправили в Брест и поместили в Центральный госпиталь военнопленных. Он размещался за рекой Мухавец в бывшем «химгородке» Южного гарнизона. Там работали около 60 пленных советских врачей. В памяти сохранилось несколько фамилий: Воронович Николай Иванович, Жиглинский из Жлобина, Степанов, Кокарев, Ушаков, доцент Минского мединститута Козловский, Шевелев, Лазаренков, Андреев, Тарасов и многие другие. Все они лечили раненых и больных пленных бойцов Красной Армии. За эту работу врачам выдавали дополнительно 100 г хлеба и кипяченую воду.
В субботу, 25 октября 1941г., вместе с Андреевым и Тарасовым я бежал из плена.
…Сидя в лагере, мучаясь от голода, унижений и истязаний, больше всего я мечтал о свободе. Хотелось вырваться из этого ада, увидеть родные лица своих земляков, а не безумные оскалы фашистов. Но, оказавшись на воле, поймал себя на мысли, что по-прежнему несвободен. Словно загнанные звери мы метались по лесам и болотам. На своей родной земле мы вынуждены были прятаться, бояться за свою жизнь. Обида и злость клокотали в душе и заставляли идти вперед.
Осторожно передвигаясь между деревнями и похожими друг на друга хуторами, мы дошли до Дрогичинского района Пинской области. Где в это время был фронт – мы знали лишь примерно, по отрывистым сведениям местных жителей и помогавших нам советских активистов. Ясно одно – идти еще долго. Но внезапно я почувствовал сильное недомогание и понял, что заболел дизентерией. Началось обезвоживание организма. Я не мог даже ходить.
Так я оказался у крестьянина д. Ляховичи, что на Днепровско-Бугском канале, Федора Денисовича Манцевича. Подвергая себя огромной опасности, хозяева не только дали мне крышу над головой, но и заботливо ухаживали, пока я не пошел на поправку.
Только спустя месяц болезнь окончательно отступила. Что дальше делать, куда идти – я представлял с трудом. На оккупированной территории уже вовсю хозяйничали немцы, устанавливая «новый», абсолютно бесчеловечный порядок. Дойти до линии фронта было маловероятным, поэтому я решил остаться. Тем более, что после плена и болезни силы были на исходе. Через знакомых Манцевича мне удалось получить «аusvais» (документ – прим. ред.). После этого вместе с хозяевами и оставшимся со мной военврачом Тарасовым поехали в Дрогичин к начальнику медицинской службы района доктору Степану Соловью. Мы открыто признались, что убежали из плена и просили его помочь устроиться на работу. Доктор Соловей согласился неожиданно быстро. Вскоре я получил назначение врачом в амбулаторию д. Осовцы, а Тарасов – в д. Бездеж. Начиналась жизнь в оккупации.
Каким на самом деле оказался «новый порядок», насаждаемый оккупантами, стало ясно сразу. Сила народного сопротивления нарастала с каждым днем.
В противовес пропагандистской обработке оккупантов укреплялась вера в незыблемость воинского духа Красной Армии, и каждая, даже маленькая, удача на фронте воспринималась с небывалым воодушевлением. На принуждение к сотрудничеству люди отвечали уходом в партизаны и активной подпольной работой. В первые месяцы жизни в Осовцах я познакомился с местными советскими активистами. Это были Нестор Родак, Платон Шрамук, Константин Белинец, Наумович.
Однажды, зайдя в дом местного жителя Лукашевича, я стал невольным свидетелем беседы нескольких человек о положении дел на фронте. Кто-то из присутствовавших озвучил слух о том, что немцы якобы взяли Москву и Тулу.
– Немцам никогда не взять Тулу и тем более Москву, – резко бросил я. – Окружить они могут, но взять – нет!
Тогда этому разговору я не придал значения. В повисшей после моих слов тишине не угадывалось никакой опасности.
Я и дальше при любой возможности рассказывал местному населению о положении дел на фронте, о скорой победе Советского Союза. Поэтому, когда меня вызвали в управу, я, конечно, понял, что ничем добрым этот визит не закончится.
Шеф местной полиции окинул меня изучающим взглядом. Затем, нахмурив брови, сухо бросил: «Виталий Буханенко, вы занимаетесь антинемецкой пропагандой и подлежите аресту». Меня направили к начальнику отдела безопасности полиции Денисевичу. Мысленно приняв неизбежное и прокручивая в голове варианты развития событий, я переступил порог кабинета. Денисевич, которому было на вид лет 45, вопреки всем моим ожиданиям, вдруг любезно предложил сесть. Некоторое время он молчал, очевидно, пытаясь понять, кто перед ним. Затем встал из-за стола, прошелся по кабинету, на мгновение задержался у окна и, покосившись на закрытую дверь, тихо произнес: «Доктор! Вы русский и я русский, вам немец враг и мне враг. Поберегите свою молодую жизнь и будьте осторожны».
Он достал из папки листок, на котором корявым почерком был написан донос на меня и дал его прочитать. Вполголоса предупредив, кого нужно остерегаться при разговорах, на моих глазах порвал его и сжег…
…К весне 1942 года партизанское движение приобрело массовый характер. Его основу составляли советские активисты, бывшие работники НКВД и милиции. Пополнение отрядов шло также за счет окруженцев и бежавших из плена красноармейцев. Разрозненные партизанские группировки теперь были подчинены общему командованию, взаимодействовали между собой. Операции осуществлялись при поддержке местного населения.
В начале июля «лесные воины» разгромили Осовецкий постерунок. Спустя сутки, занимаясь повседневными врачебными делами в амбулатории, я услышал звуки взрывов гранат. Первой мыслью было: в деревню снова вернулись партизаны. Но выйдя на улицу, я увидел, что в клубах дорожной пыли к центру деревни двигался отряд полицаев в сопровождении полевой жандармерии. В этот день никого из сельчан не трогали. Зашли в несколько хат, о чем-то поговорили и к вечеру уехали в Дрогичин.
Спустя два дня, 11 июля в 4 часа утра, немцы с большим количеством полиции неожиданно появились в Осовцах. Они бесцеремонно вламывались в дома, вытаскивали на улицу всех без разбору. В течение получаса к церкви согнали всю деревню. Отдельно построили всех мужчин, среди них оказался и я. Черные стволы пулеметов смотрели в сторону беззащитных людей. В толпе всхлипывали женщины, плакали дети.
Двое полицаев вывели из толпы восьмерых мужиков и отправили их за лопатами. Сомнений не было – идет подготовка к расстрелу.
Трудно передать и свои чувства, и чувства тех людей, которые прощались с жизнью, в последний раз поднимая голову к солнцу, прижимая к груди своих детей.
«Нет, сволочи, на ваших заводах не отлита для меня еще пуля!» – твердил мой разум. «Боже! Спаси и сохрани!» – вторила ему душа.
К следившим за приготовлениями немцам подошла небольшая группа людей из местных. Среди них я узнал старосту Осовецкой гмины Лисичика. Опустив головы, они что-то говорили немецкому офицеру, изредка показывая руками в нашем направлении. По лицу фашиста было видно, что разговор ему не нравится. В воздухе повисло мучительное напряжение. Наконец, немец что-то выкрикнул своим подчиненным. К людям подошли несколько полицаев и сказали, что расстрела не будет.
Фашисты и их приспешники уехали, а мы еще долго смотрели на оседавшую на дорогу пыль, не веря в то, что смерть миновала. Направляясь к своему дому, я прошел мимо стоявшего в каком-то оцепенении старосты. «Доктор, зайди ко мне», – вдруг окликнул он меня и пошел вперед. Зайдя в помещение, он какое-то время стоял молча. Затем обернулся, посмотрел на меня и сказал: «Виталий Трофимович! Если бы вы знали, что я пережил за эти часы!» Его руки затряслись, из глаз потекли слезы…
Уже будучи в партизанском отряде я узнал, что староста Лисичик был участником Первой мировой и Гражданской войн. В Красной Армии был библиотекарем-пропагандистом, при Польше сотрудничал с активистами КПЗБ. В период оккупации помогал партизанам.
Тем же летом 42-го ко мне в Осовцы прибыл Андрей Денисович Манцевич. «За Днепробугом действует большая группа партизан, – сказал он. – Среди нас есть раненые и заболевшие. Нам очень нужны медикаменты и перевязочный материал». Я отдал ему все, что было у меня на тот момент, но больше всего мне хотелось уйти вместе с ним. Не решился на этот шаг я тогда только потому, что был еще очень слаб после перенесенной болезни.
В конце лета 1942г. доктор Соловей предложил мне новое место работы в Дрогичине. Так я стал заведующим терапевтическим и инфекционным отделениями местной больницы. При этом доставка медикаментов партизанам стала моей основной заботой. На нашей территории лекарств не хватало, да и те, которые были, стоили дорого. Поэтому с целью получения права поездки в Варшаву за медикаментами доктор Соловей прикрепил меня к медпункту батальона «зеленой полиции», который охранял железную дорогу. Я согласился.
Медикаменты и инструментарий, которые в польской столице стоили гроши, я покупал на собственные сбережения. Часть привезенного сразу передавалась управляющей Дрогичинской аптекой Марии Черновой, а остальное шло народным мстителям. О том, что она тоже была связана с партизанами, я узнал позже, когда прибыл в отряд.
Через врача Дмитрия Афанасьевича Лазаренко и фельдшера Георгия Васильевича Вакульчика медикаменты передавались и бойцам Брестского соединения. Большая же их часть с помощью Ивана Страпко из д.Ялочь и Михаила Сазоника из д.Белин переправлялась в отряды Пинского соединения, в частности, в бригаду им.Молотова, где начмедом был Иван Худяков.
Работая в Дрогичине, я изучал обстановку в гарнизоне, расположение и задачи немецких частей и полиции. Мне была поставлена достаточно определенная задача: изучить морально-психологическое состояние бойцов батальона «зеленой полиции». Анализируя собранные сведения, я пришел к выводу, что при наличии определенных гарантий со стороны партизан подразделение может с оружием в руках перейти на их сторону.
Вскоре мне пришлось лечить зондерфюрера батальона Николая Куницкого. Это был человек невысокого роста, ходил в солдатских ботинках с обмотками на ногах. Он прекрасно играл на аккордеоне, и я с восхищением слушал музыку в его исполнении. Это и стало причиной моих контактов с ним. Через некоторое время я рискнул поговорить с ним максимально откровенно. Я не был уверен в стопроцентном успехе этой затеи, но решил пойти ва-банк.
Подобрав момент, я пригласил Куницкого к себе в гости на квартиру, расположенную на территории больницы. Моей целью было склонить его к сотрудничеству и попробовать с его помощью перевести батальон на сторону партизан. Разработка началась успешно, однако мои планы рухнули. Батальон в полном составе перевели в Столинский район для борьбы с диверсантами. Спустя какое-то время я узнал, что это подразделение, перебив немцев, ушло к партизанам. В том, что так произошло, думаю, была и моя заслуга.
В 1943г. в Дрогичине действовало несколько подпольных групп. Несмотря на предпринимаемые меры конспирации, немцы вели сбор информации обо всех, кто вызывал у них подозрение. В какое-то время я почувствовал излишне пристальное внимание и к собственной персоне. Стало понятно, что до нас скоро доберутся, поэтому от командира бригады им. Молотова Михаила Герасимова поступил приказ вывести в лес всех, кто занимался подпольной работой и был непосредственно связан с партизанами.
Операция по выводу нас из Дрогичина была назначена на 2 мая 1943г. На телеге вместе с женщинами, среди которых были жены бывших партийных работников области, и их детьми в тот день я выехал в направлении Днепровско-Бугского канала. Всю дорогу нас сопровождал местный житель по фамилии Сазоник. Именно он заранее договорился со знакомым полицейским, который охранял переезд у Дубровы, чтобы нас выпустили из города.
В весенних сумерках, стараясь не шуметь и не разговаривать, мы добрались до заставы в д.Адамово. На Днепровско-Бугском канале нас встретил Федор Куньков с группой разведчиков. Лишь к трем часам ночи мы попали в расположение штаба бригады.
Радость была неописуемой. Впервые за два с половиной года можно было спокойно дышать и свободно разговаривать со своими товарищами. На следующий день командир бригады Михаил Герасимов назначил меня начальником санслужбы отряда им. Лазо.
Нужно было срочно организовывать строительство кухни, санчасти, бани, обеспечивать водоснабжение. Через несколько дней командованию было доложено о завершении всех работ. Бойцы бригады теперь могли получать квалифицированную медицинскую помощь. Больные и раненые партизаны быстро поправлялись и снова становились в строй. Часто приходилось помогать и местному населению.
Очень напряженной была ситуация в феврале–марте 1944г., когда начались бои за Днепровско-Бугский канал. Раненым бойцам оказывали помощь и старались побыстрее эвакуировать их за линию фронта через Сарненские ворота.
Чтобы избежать окружения, в конце марта 1944г. наша бригада под командованием Михаила Герасимова переправилась через реку Припять и соединилась с бойцами Красной Армии в районе д. Невир. Но новое несчастье поставило под угрозу боеспособность отрядов: начался сыпной тиф. Мне и всей моей медслужбе пришлось приложить максимум усилий для локализации эпидемии. Ввели карантин. Умер лишь один партизан – Иван Кривощеков. В конце апреля 1944г. заболел и я сам. К счастью, удалось перенести тиф на ногах.
6 июня 1944г. был получен приказ о расформировании бригады им. Молотова и пополнении партизанами частей регулярной армии. Вместе с руководством отрядов я был направлен в Гомель, а оттуда на административную работу в освобожденный Ивановский район Пинской области.
…В годы войны наград я не получил, да и не в них дело. Самое главное, что я как мог служил людям, боролся с оккупантами, всегда следуя военной присяге и клятве Гиппократа, и выжил. Оставался до конца преданным своей профессии – профессии врача. С честью прошел через те испытания, которые выпали на долю моей Родины и мою собственную.
Р.S. После войны Виталий Трофимович Буханенко был награжден орденом Красной Звезды, медалью «Партизану Отечественной войны». Но самым большим подарком судьбы стало воссоединение со своей семьей. Ему удалось найти жену и ребенка, которых он оставил в Белостоке. Мирная жизнь подарила семье Буханенко еще двух дочерей.
Сергей ГРАНИК,
директор военно-исторического музея им. Д.К.Удовикова
Комментарии (0)